Ты больше мне не звонишь. Не приглашаешь на, уже ставшие нашей маленькой традицией, ужины в китайском квартале. Не предлагаешь подвезти по утрам, после ночей в твоеймоей квартире. Не оставляешь на моем столе кофе в белоснежном бумажном стаканчике с лаконичной подписью "Ким". Казалось бы, можно обойтись и без кофе, ждущего перед работой, или на худой конец пойти налить его самой, разве для этого когда-либо нужны были другие люди? Оказалось, нужны, ведь кофе уже будет совсем не тот, не согретый твоими руками, и поездка на работу станет совсем не такой уютной и веселой, а освободившиеся вечера будет предательски нечем заполнить. Я ведь раньше и не понимала совсем, как много места ты занимал в моей жизни, как много значил для той Ким, которой я была. Теперь, рабочими буднями, украдкой ловя твой сосредоточенный на бумагах взгляд, мне от чего-то становилось так пусто, неуютно, душа все рвалась вернуться назад домой, а дома больше не было. Ведь люди не могут быть домами. Наверное. Все, кроме тебя.

Мне с трудом удается заснуть в три ночи. Вереница бесконечных мыслей, словно рой мелькающих звезд в угольно-черной материи вселенной, окутывает меня даже тогда, когда я закрываю глаза. Воспоминания из прошлого, заботы настоящего и опасения будущего яркими картинками мелькают в голове, прежде чем тихо остановиться и погрузиться в темноту, где, всего на несколько часов сна, нет ничего. Только тишина.
Из глубокого сна вырывает звонок. Непривычный, резкий, бьющий по ушам. В ночном полумраке я нащупываю смартфон и, щурясь от яркого света, нехотя открываю глаза.

Рузек.

И без того короткий, до невозможности, сон снимает как рукой, а сердце уходит в пятки. Ты вряд ли звонишь в четвертом часу утра чтобы поговорить, особенно, когда за последние несколько недель не проронил в мой адрес ни слова. Я чувствую, я знаю, что что-то случилось, и сразу же жму зеленую кнопку ответа, но вместо привычного "Привет, дорогая", меня встречает только слабое прерывистое "Ким... Ким...". И выстрелы на фоне. Сердце пропускает несколько ударов. Я в панике задаю тебе миллион вопросов - где ты, все ли с тобой в порядке, но ты уже не слышишь, и твой теряющийся голос сменяется частыми гудками.

- Знаешь, ты ведь можешь этого не делать, - в твоих глазах читается неподдельное беспокойство, пока ты наблюдаешь за тем, как я, в какой-то жуткой мини юбке, готовлюсь пойти под прикрытие, слегка размазывая ярко алую помаду на губах и, как советовала Надя, туша огонек в глазах. Прилежно стараюсь сойти за дешевую шлюху, ведь так нужно для дела.
Я знаю, что ты против, но сказать поперек ничего не можешь - с нашего первого поцелуя прошла всего неделя. Неделя с того вечера, когда мы решили сделать вид, что ничего не было. Жаль только, сложно притворяться, что тебе все равно, когда на самом деле беспокоишься о ком-то гораздо сильнее, чем следовало бы, да?
- Им нужно что-то масштабное и ты, как никто другой, знаешь, что это правда. Просто... - мы стоим в этом дверном проеме, друг напротив друга, совсем близко, и я, набравшись храбрости, заглядываю тебе в глаза, - Прикрой меня, ладно?
Тебе кажется, что к этому заданию я отношусь слишком серьезно. По-настоящему переживаешь, что со мной может что-то случиться, но понимаешь, что выслужиться перед Войтом для меня куда важнее, чем просто постараться вернуться с задания целой и невредимой, поэтому тебе ничего не остается, кроме как кивнуть в молчаливом согласии:
- Прикрою.
Именно в этот момент ты решаешь, что если не можешь остановить меня, то хотя бы будешь рядом, только чтобы всего через несколько часов найти меня в ванной избитой в первый раз.

Сразу же после твоего звонка я начинаю судоржно собираться, параллельно набирая сержанта Войта. Трубку он поднимает не сразу, но едва мне удается до него дозвониться, он тут же понимает о чем именно я говорю и приказывает собрать весь отдел. Уже в участке, стараясь сохранять холодный рассудок, я выверенно рапортую все, о чем знаю: звонок от тебя поступил в 03:48, никакой информации о твоем местонахождении мне получить не удалось, но по голосу было слышно, что ты можешь быть ранен. Кевин забирает мой телефон, чтобы попытаться отследить звонок, верит, что ты еще можешь позвонить, но Войту это, похоже, не нужно - он прекрасно знает где ты находишься и что с тобой происходит, но от чего-то тянет время. В такие моменты мысленно мне хочется кричать от безысходности - все все знают, но никто не пытается ничего сделать чтобы тебе помочь. Когда сержант наконец отдает приказ, патрульные, скорая помощь, саперы и весь отдел расследований собирается у старых складов с контейнерами на набережной реки Мичиган. Территорию вокруг склада оцепляют, всюду слышатся сирены полицейских машин и карет скорой помощи, но снова все чего-то ждут.

Сообщение о заложенной на складе бомбе. Саперы должны прочистить территорию, прежде чем на нее пустят кого-то из полицейских. Таков чертов протокол, который почему-то нельзя обойти, зная, что где-то там, среди заброшенных контейнеров, прямо сейчас за свою жизнь сражается их товарищ.

- И что, мы собираемся стоять и ждать пока Адама там убьют?! - цепляясь за последнюю ниточку надежды, я перевожу взгляд с Войта на Этуотера и Холстеда, - Кевин? Джей?

Я понимаю, что Войт вряд ли разрешит мне войти на территорию одной, особенно после сообщений о бомбе, но до последнего надеюсь, что Кевин и Джей будут на моей стороне, но вместо слов поддержки получаю в ответ лишь короткое "прости, Ким, но так будет правильнее" и неловкие переглядывания Холстеда с Этуотером. Все такие смелые, когда нужно спасать безымянных жертв, нарушают правила направо и налево, но едва в беде оказывается офицер, как все почему-то вспоминают о протоколах.

- Поверить не могу, - в шоке я пячусь назад, не найдя что ответить.

- Берджесс, это приказ. Мы ждем пока саперы проверят местность и только потом идем за Рузеком. Ты слышишь меня? - Войт делает несколько шагов мне на встречу. Он старается сделать как можно больший упор на слове "приказ". Еще чуть-чуть и он бы добавил: Бержесс, одумайся, стой здесь и жди. Но я не могу ждать. Не тогда, когда речь о тебе, а счет идет на минуты.

- Но там Адам! Наш Адам! - я вскидываю руки, - Адам, который никогда не бросал тебя, Кевин. Адам, который до последнего делал все, чтобы найти тебя, Джей, когда ты пропал. Адам, который беспрекословно исполняет все ваши поручения, сержант. И вы хотите чтобы мы ждали до тех пор, пока не станет слишком поздно и со склада не вынесут его тело?!

- Берджесс, оставайся с патрульными снаружи и не вздумай идти внутрь.

Я быстрым шагом удаляюсь от группы и уже даже не слышу ни сержанта Войта, пытающегося меня вразумить, ни Кевина и Джея, кричащих мне что-то в спину. Все, что меня сейчас волнует - это успеть найти тебя, и плевать кто что скажет.

- Ким! Ким, ты в порядке? - шесть лет спустя ты врываешься в номер того злополучного мотеля, опоздав всего на две минуты, и застаешь меня в ванной. Снова. Снова окровавленной, избитой, как в тот день, когда ты обещал прикрыть меня, но в этот раз находящейся на четвертом месяце беременности твоим ребенком.
- Я не знаю, я не знаю, я не знаю, - от резкой боли внизу живота я сжимаюсь в комок, теряя способность говорить. Ссадины на руках, голове и лице, алыми кровавыми пятнами расплывающиеся по моей влажной коже, будто перестают существовать в тот момент, когда я понимаю, что прямо сейчас теряю нашего с тобой ребенка. Меня разрывает от боли, досады, обиды, но на короткое мгновение, всего на секунду, ловя твой блуждающий беспокойный взгляд, я нахожу в себе силы не сдаться и жадно схватиться за твои плечи как соломинку, которая может меня спасти, - Пожалуйста, помоги мне.
И ты делаешь то, что делал уже много раз - поднимаешь меня на руки и уносишь к карете скорой помощи. Всю дорогу в больницу ты держишь меня за руку, тихо повторяя: - Все будет хорошо, дорогая, все будет хорошо.
А я тебе верю, ведь ты всегда сдерживал обещания.

Я заряжаю пистолет и вхожу на территорию старого грязного склада. Вокруг густой полумрак, разбавленный лишь редкими позвякивающими фонарями, что освещают незначительную часть территории. Где-то вдали слышны шаги саперов с рациями и одинокие глухие выстрелы. Несколько осторожных шагов вперед, затем еще столько же вправо - пространства между рядами больше напоминают темный лабиринт, но я продолжаю идти, прислушиваясь к каждому малейшему шороху, в надежде, что смогу найти тебя до того, как станет слишком поздно. Еще несколько метров и миллиметрах от меня пролетает пуля, едва задевая правое плечо. Я делаю несколько выстрелов, пока тот, кто стрелял в меня, не замолкает не то оказавшись раненным, не то убежав, но теперь они знают, что ты больше не один.

Продолжая медленно перешагивать камни и мелкие палки, чтобы не создавать лишний шум, я прижимаюсь спиной к одному из стеллажей и слышу едва уловимый стон. Направив пистолет на источник шума, я осторожно отодвигаю край стеллажа, прежде чем замереть в потрясении - вместо сидящего в засаде наркоторговца передо мной предстаешь раненный ты.

- Адам!

В твоих глазах сначала читается шок, затем какое-то неописуемое облегчение, в то время как все мои страхи однажды найти тебя умирающим, смешанные с всепоглощающей радостью от того, мне удалось тебя найти, в одно мгновенье становятся явью.

- Тише, тише, это я, - я пробираюсь за стеллаж к тебе и, слегка дрожащей от переполняющих эмоций и тревоги, рукой касаюсь твоей, - Я здесь и никуда не уйду.

Мой взгляд ловит следы огнестрельных ран у тебя на грусти и бедре - густая алая кровь, уже начинающая сворачиваться, все еще сочится сквозь одежду. Повсюду капли крови, которой покрываются мои ладони, едва я касаюсь твоей майки и брюк. Нужно остановить кровотечение, пока ты не потерял еще больше крови, иначе я просто не смогу тебя отсюда вытащить, так что я стягиваю с себя белоснежный джемпер, оставшись в одной тонкой светлой майке, и, слегка порвав на лоскуты, перетягиваю им твою ногу, а оставшимся кусочком, что почти сразу становится багровым, накрываю рану на груди.

- Мы выберемся отсюда, слышишь? Я не позволю тебе потерять сознание до того, как ты пригласишь меня на ужин, - я пытаюсь неловко шутить, взваливая тебя на целое плечо и помогая принять сидячее положение, - Отлично, ты хорошо справляешься. Сможешь идти, оперевшись на меня?

То же самое, что  и выше писал х)

...Помещение кофейни встретило тишиной. В конце концов, еще только расцвело. Гидеон зевал без остановки, но все равно давно привык рано вставать и рано приходить сюда. Хотя папино заведение работает всего несколько дней, юноша вообще привык рано вставать за годы волантерской работы, которой пытался замолить свои прежние грешки. Уборщик там и сям, выгульщик собак, поддержка для пенсионеров по типу приюирать, постричь газон у дома, принести продуктов и лекарств. В общем, честно и искренне работал, не покладая рук, и старался быть хорошим мальчиком и приносить пользу обществу.
Правда, ему все равно упорно казалось, что в этом городе его едва терпят и что с каждым днем этого терпения становилось все меньше. Если пару лет назад после окончания учёбы в школе экстерном отношения с жителями Гравити Фолз были вполне нормальные и спокойные, то за последний год все снова пошло наперекосяк, и парень никак не мог понять и вспомнить, где и что он сделал не так. По этой причине он даже настоятельно отговорил отца делать большую вывеску с его, Гида, физиономией, как в детстве: "никто не пойдет в нашу кофейню, если будут знать "издалека", что я работаю у тебя! Ты прогоришь из-за меня!". Поэтому кофейню нарекли "дом родной" и никаких, упаси господи, лиц. Гидеон даже отказался пока что носить бейджик, хотя однажды ему явно пришлось бы - когда появятся еще работники, которых надо было бы поискать.
А тут еще с самого открытия в кофейне, по всей видимости, завёлся полтергейст, который постоянно портил продукты, щипал посетителей и швырялся вещами. Посетители косились на парня и явно подозревали, что он опять добыл себе волшебный амулет и с его помощью телекинезом их достаёт. Отнюдь, разумеется: ему хотелось бы радовать их любимыми напитками и создавать уютную атмосферу. Но все шло наперекосяк, и он всерьез задумался о том, чтоб уволиться и до конца жизни засесть в своей комнате, чтоб никому не мешаться, раз его присутствие приносит людям неприятности. И отцу было бы лучше нанять других работников, которые не будут входящим проклятьем.
И все же пока он старался бороться со своими упадническими настроениями.
Так что вот он - заходит в просторное кафе, пахнущие разными сортами кофе, пряностей и выпечки, отправляется в раздевалку и надевает форму, проверяет запас продуктов и затем уже переворачивает таблицу на двери, демонстрируя факт того, что кофейня открыта.
Где-то до середины дня было тихо: одна лишь Венди, которая приехала на каникулы. Поразительно, но она к нему относилась вполне дружелюбно.
- Привет, мелкий. Ты вообще не спал что ли? Видок у тебя болезненный. Хоть бы сам стаканчик бодрящего опрокинул. Нальешь мне двойной эспрессо? - она взлохматила его и без того всклокоченные светлые волосы и подмигнула, надувая пузырь из жвачки.
- Привет. Спал... часа четыре. Может и опрокину, да. Сейчас сделаем. Печенья, булочек? - он улыбнулся, стараясь делать это как можно более бодро, но судя по выражению лица рыжей девушки - получалось не ахти.
...Вскоре она ушла, и он действительно позволил себе самому стакан кофе покрепче, надеясь, что это поможет ему не отпугивать следующих посетителей своим внешним видом. Однако через несколько минут снова звякнул дверной колокольчик, но не успел Гидеон взглянуть на входящего, как метла, стоявшая у стены, взлетела и пнула его под зад, заставляя подчкочить на месте и облить себя содержимым собственным стаканом, вскрикивая.
- Зд-дравствуйте! Добро пожаловать! - громко заявил парень, рассеянно глядя на вошедшую девушку, которая казалась ему весьма знакомой. - Каковы ваши пожелания? - он снова нервно улыбался, надеясь, что гостья не заметит пятно на его фартуке и синяки под глазами, один из которых уже подергивался в подобии тика.

тёплый ветер приносит с собой историю, аккуратно вкладывает её в раскрытые ладони анемо архонта. кружит рядом, а после стихает – усаживается подле, чтобы рассказать о том, как сейчас живут потомки рагнвиндров. венти не скрывал – и не мог скрыть от братьев ветров, – что привязан к ним душой. к ним, к гунхильдрам. всем тем, кто когда-то поверил в него. всем тем, кто всегда ему помогал. его братья тоже разделяли эту привязанность – наследницу гунхильдр всегда встречал лишь легкий ветер, бережно перебиравший золотые волосы. за наследником рагнвиндров ветра, оберегая, отправились следом даже туда, куда не хотели бы следовать.

ветер рассказывает неторопливо: о старике таннере, что болен, и его сыне гае, что охраняет задние ворота города. об эрнесте и его любви к редисовым шарикам с яйцом. о конноре и его исключительно монштадском энтузиазме в том, чтобы создать новую рецептуру вина. об аделине, мокко и хилли и их заботах о доме. об эльзере, что душой и телом прикипел к винодельческой доле.

и о том, как в сердце каждого из них появилась трещина после смерти прежнего мастера.

жаль только, что тому было куда больше причин. ветер рассказывает о ребёнке, которого однажды крепус взял под опеку. не утаивает, что его появление было окутано странностью, но всё же со временем дух ветров прикипел и к нему. рассказывает о том, как юный наследник рагнвиндров собственными глазами видел, как душа отца погибает на его руках. и конечно же, рассказывает об ужасающей ссоре между теми, кто считал друг друга братьями, и словах, что были сказаны тогда.

архонт молчаливо слушает. только опущенный к виноградникам взгляд выдает печаль, заполняющую сердце. он не корит себя за то, что не был рядом – знает, что человеческая судьба лишь в их руках, но всё же не может не проникнуться тоской о нынешней тяжелой судьбе благословенного рода. о том, что потерявший себя в окутавшей его тьме наследник отправился в опасное путешествие, пытаясь заново найти рассвет.

ветер кротко обнимает за плечи младшего брата, а после уходит, на прощание игриво тронув изумрудные косы. младший ветер же, ставший архонтом, продолжает смотреть вдаль на винокурню, сидя на скале и свесив ноги неподалеку от статуи, ему посвящённой.

когда вездесущий ветер называет что-либо странным, это повод беспокоиться.

аккуратно слетев в тени ночи со скалы, архонт в обличье барда прогулочным шагом ступает меж рядов ухоженной лозы. анемо-бабочка, вившая неподалеку танцы на своих крыльях, подобно мотыльку на огонь, сразу стремится к истоку энергии ветра. выставив перед собой палец для неё, ставшей невообразимо храброй, чтобы сесть на человека, архонт улыбается – когда-то данное благословение все еще бережет земли рыцаря рассвета. остальные следуют её примеру, слетаясь ближе, но этой гармонии не было суждено продлиться долго – венти знал, что кейя сейчас на винокурне. венти знал, что кейя знал, что венти сейчас в винограднике.

голос из темноты не пугает архонта – лишь бабочек, что стремительно разлетелись кто куда. венти проводил взглядом полёт одной из них с разочарованием на лице, словно только что по вине пришедшего был разрушен самый магический момент в его жизни.

— ни один экскурсовод не расскажет о здешних красотах лучше барда, – он беспечно улыбается в ответ капитану кавалерии, зная, что никаких правил своим визитом не нарушил, разве что побеспокоил не привыкших к ночным гостям жителей особняка.

— не переживайте, сэр кейя, – бард с легкостью раскрывает то, что знает собеседника. в случае с капитаном кавалерии было бы куда более подозрительным, если бы бард монштадта не знал о нем. – у меня нет намерений давать концерт глубокой ночью. я здесь за вдохновением. об этих виноградниках написано столько баллад, что я часто прихожу сюда полюбоваться.

и венти отводит взгляд от него, любуясь. что тысячу лет назад, что сейчас – виноградные лозы, шелестевшие на ветру, звучали умиротворённо. словно ничего вокруг них не происходило.
словно мир неизменен.

виноградным лозам всё равно, чьи руки о них заботятся. одни лишь делают это лучше, чем другие, но и к худшему они привыкают быстро, смирившись. виноградным лозам всё равно на тревоги людей. у них лишь одна забота – расти и в сезон созреть ягодами, чтобы после спячки начать заново. виноградным лозам всё равно на то, что крепус умер, дилюк покинул мондштадт, а кейя съехал из принявшего его, как родного, дома, оставив позади словно прочитанную страницу книги.

но было ли кейе всё равно на то, что стало с виноградными лозами?

моя смелая, самоотверженная девочка,
подумай хоть раз о себе.
почему ты бросаешься вперед? это все твое яростное желание защитить то, что тебе дорого? или гложущее бесконечно чувство вины? или все вместе, и неясно, где начало и где конец?
я знаю о чувстве вины так много, как мне бы никогда не хотелось. когда ты развязала войну, я о ней даже ничего не знал. меня просто не было рядом со всем тем, что я берегу.
никто не отдал мне приказ: “Энтерпрайз, возвращайтесь, срочно”. никто не посмотрел мне в глаза в те редкие сеансы связи, которые мы могли себе позволить. мой экипаж до сих пор не может оправиться от этого. от того, что вселенная бережно прятала нас в своих самых далеких от Земли уголках, пока наши друзья умирали на войне. не о такой пятилетней миссии мы мечтали. не затем мы пошли служить в Звездный Флот, не о том давали присягу.
мы вернулись в другой мир, как будто случайно провалились в соседнюю вселенную, когда проложили обратный курс. нам все говорят: “вы все равно бы не успели”.
но я знаю.

что мы бы успели.

я говорю, что Энтерпрайз — это исследовательский корабль, что мы не военные, мы исследователи, ученые и первопроходцы.
но знала бы ты, как мне сложно пережить то, что меня не было на линии огня. что меня не было рядом, когда погибла Филиппа. и другие, и многие — другие.
мы храним это понимание у себя в трюмах Энтерпрайза. оно только наше, разделенное на всех тех, кто был со мной. мы не говорим о нем, но читаем все по глазам друг друга.

когда нам рассказали, это был один из тех немногих раз, когда я не знал, как обратиться к команде. как подбодрить их, как помочь им пережить их личную и коллективную боль. во мне не было слов,
[indent] я был в бешенстве.

Капитан Кристофер Пайк позволяет себе прикосновение: кладет свою спокойную теплую руку на чужое хрупкое плечо, мягко, властно удерживая от попыток подняться на ноги. Он считывает кончиками пальцев пульс, хотя прекрасно видит цифры на медицинском мониторе.
Никто и никогда не говорит в Академии, но одна из основных обязанностей капитана — купировать чужую панику: мягко вытеснять своим уверенным присутствием или выдавливать жестко, почти жестоко.

Они в крошечной металлической лодочке посередине полного ничего, и самое страшное, что со всеми ними может случиться — это потеря ориентиров.

— Тихо, Бернем, тихо, дышите, вы в безопасности. Мы все — в безопасности, — Кристофер вслушивается в ее лихорадочное дыхание, не делая никаких выводов. Космос учит его не делать никаких выводов заранее. Ему стоит, наверное, позвать Кристину, чтобы та проверила целостность сознания Майкл, черт там разберет эти временные прыжки, но Крис считает, что дружеское присутствие очень часто первостепеннее немедленного профессионального вмешательства. Психике надо зацепиться за знакомое, выдохнуть, перевести дух, прежде чем начать гонять ее по психологическим тестам.

— Сейчас вы продышитесь, как вас учили в Академии, а потом расскажете мне, чего вы, по вашему мнению, не смогли, — Кристофер тепло улыбается.

(Он думает, та ли эта Бернем, их ли это Бернем. То ли это время и та ли это вселенная. Иногда Крису кажется, что он теряет привычное направление течения минут, что он снова беспокойно хлебает ртом воздух, отводя пальцы от Кристалла. Где у этого всего начало?
Он думает, как иронично, сколько их тут, запутавшихся в том, какой сейчас год и какая в этой вселенной у человечества была история. Иногда он смотрит в сощуренные глаза Гейба, и думает, какая же у него в зрачках ебанная бездна хаоса.)

— Мы нашли вас и весь ваш экипаж в состоянии гибернации в спасательных капсулах. Рядом с вами не было никакого корабля, но был передатчик, посылающий сигнал SOS. Вы проснулись первая, медицинских отклонений у всего остального экипажа не наблюдается, им нужно просто еще немного времени. С момента нашей с вами последней встречи прошел год, — Кристофер не убирает руку, смотрит в ее растерянные еще сонные глаза. Он думает, что эта девочка готова вскочить прямо сейчас и побежать спасать свою вселенную дальше, еще не придя в себя.
Нет, это определенно та самая Майкл, которую он знал.

[indent] Шерри примерно представляла, что могло твориться в Толл-Уокс, да и как он вообще мог выглядеть. Вертолет пролетал прямо над городом, где сейчас мало что узнавалось из прошлой и привычной картинки. Да здесь в принципе ничего и не осталось. Воронка от взрыва казалась внушительной даже с высоты птичьего полета, а у блондинки на душе вдруг заскребли кошки. Смогли бы они предотвратить эту катастрофу, найди нужного человека раньше убийства президента, раньше того, как люди превратились в живых мертвецов, эволюционирующих на ходу? Сколько ещё городов пострадают, прежде чем они смогут найти заразу и искоренить её на корню? Врыв уничтожил все, а через пару лет местность либо полностью погибнет, либо превратится в подобие джунглей, людей то здесь все равно нет для вмешательства в естественную среду.
[indent] На эту удручающую картину смотреть не так привычно, поэтому Шерри просто отворачивается от окна небольшого вертолета исследовательской группы, которая путь держала в единственное уцелевшее от взрыва место, где как раз и находилась заброшенная лаборатория Симмонса. Удивительно, но ударная волна взрыва не слишком затронула это жуткое место, отчего всем сотрудникам были выданы четкие указания по возможной опасности, скрывающейся в глубинах церкви. Пилоты переговаривались между собой, а Шерри скучающе уставилась на примерный план здания, и где по идее должен находится вход. Может им стоило поискать иной? Чтобы свести факт своего нахождения в подобном месте до нуля. Во всяком случае, до первого крика или выстрела, ну или до первой разбившейся вазы, если такие там вообще имелись. Во всей этой ситуации смущало лишь одно упущение. Близился вечер, а, как известно по ночам ничего хорошего от места, кишащего зомби ждать не стоило, и идея переждать до утра казалась блондинке не такой уж и неудачной. Другой вопрос, что отчет необходимо предоставить уже на утро, и никогда в принципе не волновали возможные форс-мажорное обстоятельства.
[indent] Приземляются они недалеко, на единственном свободном от деревьев месте, где ещё приходится пройтись немного до самого собора. Шерри первая спрыгивает с самолета стоит ему опуститься, вдыхая на удивление чистый свежий воздух, отмечая про себя, что он весьма прохладный, и кожаная куртка поверх не очень теплой черной водолазки не слишком хорошая идея для сильного ветра и просто холодных подземелий.
[indent] Трое оперативников выгружают необходимый для пункта встречи багаж, и уже целый отряд выдвигается в сторону собора, пропусти вперед людей с оружием, которые нацеливались на каждый возможный шорох с различных сторон. Биркин старалась на это не реагировать лишний раз, прекрасно понимая, что здесь, скорее всего много диких животных, возможно слегка странных, но не это вопрос уже третий. Ворота оказываются открытыми, и уже дальнейшая дорога не вызывает вопросов, когда оперативный отряд входит в просторный зал старого собора. Разрушающая структура вируса не оставила здесь тел, что с какой-то стороны даже неплохо, отчего команда сооружает мини-лагерь в одном из углов просторного зала, исключая возможность нападения из-за спины. Последние приготовления и команда из пяти человек включая Биркин выдвигается в путь совсем молча. Лишь пара брошенных фраз о возможных проблемах и путях их решения.
[indent] Дальше один остается у главного входа, а ещё четверо делятся по двое, и Шерри обгоняет своего напарника, уже завидев впереди полки с документами и прочей жуткой утварью, на которую внимание обращает не сразу.
[indent] — Не спеши, мы не знаем, кто здесь до сих пор обитает, — голос позади нее выдает нотки недовольства, и блондинка на это лишь плечами пожимает, мол, будто вы не знали, кого берете с собой.
[indent] — Если мы не будем спешить, а ещё упорно топать как слоны и дальше причитать по любому появившемуся поводу, нас естественно сожрут, поэтому либо помоги, либо стой на стреме, — говорит она, не уступая ему в своем упрямстве. А вообще-то все её внимание сейчас привлечено к беспорядочному вытаскиванию папок из шкафа и беглому просмотру страниц. Здесь словно собрали всю библиотеку по различным вирусным инфекциям для домашнего медика, не иначе. Шерри гуляет меж стеллажами, замечает красную обертку прямо посередине и вот она уже лезет за ней, не дотягивается и встает на узкую выступающую линию полок. Все бы ничего, но книжка так туго стала в этой кипе различных бумаг, что вытащить её не получалось совсем. Напарник про блондинку забыл, а она совсем упорством тянет на себя дурацкую книгу, закусив губу и нахмурив брови. Вот, ещё, ещё чуть-чуть, и… Дернув слишком сильно, Шерри не сразу понимает, что книжный стеллаж как-то заметно пошатнулся, а её пальцы вдруг соскользнули с обложки и сейчас она, теряя равновесие попросту слетает с этой «стены», а та за ней ещё раз качается и вдруг начинает падать. Зрачки расширяются, на фоне слышен  крик напарника, а она резко за что-то хватается, а дальше происходит совсем немыслимое действие, потому что резко её переворачивает на спину, а дальше Шерри просто куда-то начинает скатываться с огромной скоростью по слишком узкому туннелю. Крик сам собой вырвался изо рта, а после маленький туннель меняет направление и через каких-то пару секунд она просто на просто падает на грязный пол, больно ударяясь локтями, что выставила вперед. В наушнике среди помех слишком часто повторяют её имя, а Шерри перекатывается на спину и отползает к ближайшей стене, хватаясь не то за голову, не то за наушник, который кажется и создавал вдруг появившеюся головную боль.
[indent] — Я жива, все в порядке! — голос чуть охрип от крика, но быстро пришел в норму и уже более адекватным тоном она добавляет, — Там видимо был тайный проход на случай побега или ещё чего-то, здесь явно есть выход, а у меня оружие, прошу вас не отклоняйтесь от цели задания, я буду держать вас в курсе, — она в этом вопросе почти неумолима, и чтобы не слышать высказываний в свою не очень умную сторону выключает связь на время, а после решает все таки осмотреться.
[indent] Здесь довольно темно, отчего рука сама тянется за фонарем, и девушка привычно осматривает место вначале перед собой, все углы, все выступы, да все что угодно на наличие не дружелюбных соседей. Вроде чисто, и даже довольно тихо, отчего Шерри решает все-таки поднять свою пятую точку и отряхнуть черные джинсы от грязи и пыли, которую умудрилась собрать и вовремя полета по туннелю и покатавшись по полу пару секунд. Свет фонарика не дает полной картины, но подземелья явно древние, здесь архитектура не современной канализационной сети. И все бы ничего, но совсем недалеко раздается какой-то хруст, заставляющий девушку резко выключить фонарь и прижаться к стене. Теперь она уловила едва слышимые шаги, и когда по её скромным подсчетам оказалась не так много метров, девушка резко появляется из-за угла, наставляя на противника пистолет вместе с фонарем, почти нажимая на курок.
[indent] Резкое понимание происходящего заставляет сердце Шерри упасть слишком низко, а после она совсем забывает, как дышать. Чертов Мюллер! Почти ведь убила!
[indent] — Джейк? — удивленный тон, граничащий с нервным срывом, и она, наконец, опускает оружие вниз, — Ты издеваешься? Что ты вообще здесь забыл?

по запросу

У меня от перманентного страха зубы даже сводит. Этот страх другой, странный такой для меня, дикий, необузданный. Он словно бы себе меня подчиняет, и мне на секунду это даже нравится, потому что пока я ощущаю страх — я жива. Что еще моя мать может выкинуть, если она итак уже растоптала меня в пепел?.. Она забрала мою магию, которая всегда была не просто маленькой частью меня самой, а слишком большой, чтобы не оказать на меня никакого влияния. Она смотрит на меня непременно высокомерно и строго, а я обычно в ее присутствии взгляд прячу, опускаю глаза ниже, чтобы она не подумала, словно я способна ей перечить.

Чушь. Не способна.
Я слабая.

Мне нужно отыскать в себе силы, чтобы теперь поднять глаза и посмотреть на Блум, чтобы признаться ей, потому что так будет... Верно. Мне это нужно. Невозможно делать вид, что ты всегда в порядке, когда буквально весь мир кричит об обратном, выставляя тебя на показ словно куклу какую-то фарфоровую. Я больше не кукла, не хочу ей быть. Внутри меня чувства, эмоции, жизнь, и я не позволю матери продолжить их уничтожать.

Блум вздрагивает, следит за мной взглядом, спрашивает, все ли у меня хорошо, а я в ответ могу выдавить из себя только дрогнувшую улыбку. Я смотрю на свои ладони, словно это поможет мне собраться с духом, не позволит еще сильнее провалиться под пучину тронувшегося льда. Мне по праву рождения положено управлять светом, а я думаю о воде, о жидкости, которая меня способна уничтожить. Я выдох делаю медленный, кажется, что я даже чувствую, как двигаются мои ребра в грудной клетке. Или это только иллюзия? Губы поджимаю, складывая их в ровную линию, пространно плечами пожимаю, мол, не знаю.

Вру. Конечно, знаю, но почему тогда это гложущее ощущение, что стоит только признаться и все изменится, меня изводит? Возможно, потому что так оно и есть на самом деле?..  На пару мгновений меня даже ставят в тупик слова, будто я не считаю ее подругой. Она и все другие девочки — Муза, Аиша, Терра — у меня ближе подруг тут нет. Есть еще Беатрикс, но я не понимаю, что между нами происходит, мне оказывается проще ей обо всем рассказывать как раз потому, что мне совершенно не важно, увидит она во мне слабую девчонку, которая не может противостоять толком своей матери, или нет. А Блум и остальные, мне некого назвать друзьями больше, чем их. Я почти задаю ей вопрос вслух, хочу спросить, почему она так думает, но если позволю, то потом уже не начну разговор, ради которого сюда пришла.

— Я знаю, — губы поджимаю, языком чувствуя трещинки, — Знаю, — мне это нужно повторить, чтобы самой осознать. Ведь просить помощи — это не стыдно, так ведь? — Блум, — ее имя на выдохе произнести, в легкие набрать воздуха побольше, как отрезать себе путь к отступлению. Ну же, я не могу уже сбежать, просто потому что еще одна ночь, проведенная в спальне со своими мыслями едва ли не один на один — меня по ощущениям уже сведет с ума.

— Моя мать дала четко понять, что если я буду использовать магию света для своей невидимости, то у этого будут последствия. Я думала, что она не узнает, — смешок у меня вырывается непроизвольно. Я смотрю куда-то вперед, отводя от Блум взгляд. Ничего не могу сделать с этим всепоглощающим чувством стыда. Оно преобразуется словно в едкий воздух вокруг меня.

— Я ошиблась, — еще один вдох, теперь уже более медленный. Я поддеваю пальцами кофту, перекидываю волосы на другую сторону, чуть спускаю одежду ниже, чтобы Блум увидела на моей спине тот самый артефакт. Он должен меня контролировать, обучать дисциплине, мне не понять методы моей матери. Явно не сейчас, — Он не позволяет мне использовать магию. Совсем, — ведь не так уж и сложно, правда? Почему я тогда дрожу всем телом?.. Почему мне хочется поскорее опустить голову еще ниже, растаптывая уже собственнолично остатки своей гордости?

— Я теперь бесполезна, — какая из меня фея без магии? А принцесса, неспособна по мнению нынешней королевы даже соблюдать простые правила?..

Оми смотрит на часы: ещё слишком рано. Волнуется, не знает, чем себя занять, и от нечего делать бесцельно пялится в окно. Нервно  дёргаться и крутить что-нибудь в руках — не в его духе. Да и стыдно должно быть — так легко, так позорно выдавать своё эмоциональное состояние.

Оми. Цукиёно Оми. Он давно носит другое имя и другую фамилию, но они всё ещё будто пальто с чужого плеча — плохо сидят и не узнаются. Он до сих пор думает о себе как об Оми, а не как о Мамору. До сих пор, задумавшись, не сразу откликается, если его зовут именем, данным от рождения, попросту не понимая, что обращаются к нему, а не к какому-то незнакомому Такатори Мамору. Наверное, это навсегда. Оми читал, что амбидекстеры — люди, одинаково владеющие правой и левой рукой, — часто путаются, не всегда могут вовремя сообразить, что и какой рукой им следует делать, с какой стороны право, а с какой — лево. Такая двойственность в голове у нормального человека неправильна, но в жизни Оми мало что бывало правильным.

Он переводит рассеянный взгляд на фотографию, стоящую возле монитора. Там они вчетвером — сам Оми, Ая, Кен и Ёджи. Фото старое, ещё с тех времён, когда Оми понятия не имел, кто он такой, и память о детских годах представляла собой чистый лист — tabula rasa. Тогда ещё была жива Ока, его сестра — как он ошибочно подумал, единокровная, а на самом деле — двоюродная. Когда правда вскрылась, их родство показалось ему ужасным и несправедливым, но теперь, годы спустя, эмоции улеглись, ужас отступил, и отношения с сестрой, единокровной или двоюродной, больше не казались ему чем-то отвратительным и недопустимым. И ведь это тоже было неправильно, но — в жизни Оми мало что бывало правильным.

Вернув себе свою фамилию, он снова стал частью своей семьи по крови. В его распоряжении были деньги и память о нём настоящем, о Такатори Мамору. Он мог всё бросить и стать обычным человеком: учиться, как учатся простые школьники и студенты, работать на адекватной работе, строить карьеру и, может, даже завести семью. Он этого не сделал. И не потому, что любит убивать, любит выброс адреналина в кровь, любит чувство опасности и балансировку на лезвии ножа. Не любит. Просто не может по-другому. И это тоже неправильно, но в жизни Оми мало что бывало правильным.

Для любого из них, из Вайсс, это было бы просто, но — не для него. Оми было слишком мало лет, когда он впервые взял в руки оружие и оборвал чужую жизнь. Кен и Ёджи — они из другого теста, им всегда было легко играть в нормальных, потому что они и есть нормальные, просто оказавшиеся в сложных обстоятельствах.

А Ая…

В Ае слишком много тьмы — как и в нём самом. Такие люди, единожды ступив на дорогу смерти, уже не в состоянии с неё свернуть.

— Такатори-сан. — Рекс заглядывает в кабинет. — Вам пора.

Оми знает, что пора — уже снова посмотрел на часы, — но теперь, когда нужно уходить, ему не хочется этого делать. Он так давно не видел Аю воочию и не был уверен, что готов к этому. Легко отдавать приказы, будучи тенью, силуэтом на экране телевизора. Записью на плёнке. И Оми прекрасно понимал отца, который до последнего скрывал своё лицо, свою настоящую личность. Не только из недоверия к ним всем, но и для облегчения своей совести. Это двулично, но Оми никогда не пытался притворяться хорошим, правильным человеком. Он двуличен. И это лицемерие помогает ему жить. У него даже имени два, о чём вообще можно говорить?

Кен, Ёджи и несколько новичков на другом задании — они не узнают, что Оми выходил на связь с Аей, если Ая не расскажет… А он не расскажет. Из них всех именно он, несмотря на свою холодную отчуждённость был и остаётся самым надёжным человеком. На нём держались Вайсс, ему Оми мог доверять так, как никогда не доверял Кену и Ёджи, не говоря о новобранцах.
Боевая форма лежит в багажнике, там же, надёжно скрытое от посторонних глаз, — оружие. Оми не смог расстаться с привычкой и до сих пор тренировался — так, словно от его навыков стрельбы и от его физической формы зависит чья-то жизнь. Может быть, в данный момент и зависит. Он просто не может стоять в стороне, когда чувствует, что ещё немного, и всё полетит под откос. Дедушка уверен, что ситуация под контролем, что дополнительные силы и дополнительное финансирование не требуются — пусть. Участвовать самому Оми пока ещё никто не додумался запретить.

Рекс паркуется неподалёку от до боли знакомой вывески, и Оми выходит из машины. Он чувствует себя нелепо в своём дорогом сером костюме, подходящем ему по статусу, но абсолютно не подходящем по характеру того, другого человека. Человека по имени Оми. А ещё ему не по себе, пусть даже он и знает, что в магазине нет никого, кроме Аи, и не будет ещё очень долго.

— Подожди в машине, пожалуйста, — говорит Оми, и Рекс, с сомнением кивая головой, подчиняется. Усталость — блёклая, серая, как его костюм, чудовищно тяжёлая и невыразимая, — нахлынула на него волной, едва пальцы коснулись дверной ручки. Он должен собраться. Это очень важное дело, а им уже приходилось с треском проваливать миссии из-за эмоциональной нестабильности кого-то из членов Вайсс. Оми не должен стать тем, кто всё испортит. Ему такой роскоши не позволено.